Элспет дрожит весь остаток мучительно долгого дня.
Промокшее до последней нитки платье под лучами майского солнца нисколько не греет, а под порывами морского бриза только стремительно остужается и тяжело липнет к телу. Однако в лодке, выловившей О'Блэров из воды, Элспет холод едва ли замечает: она все пытается выкашлять попавшую в горло горькую морскую воду, а качка, гораздо более заметная в маленькой шлюпке, чем на большом корабле, в итоге заставляет ее перегнуться через низкий борт и вытошнить свой жалкий завтрак и всю ту воду, которую она успела проглотить. Кто-то аккуратно придерживает ее за плечи, не позволяя снова очутиться в воде, и убирает липнущие к лицу мокрые, пропитавшиеся солью волосы; в своем болезненном полузабытьи она не сразу понимает, что неожиданная забота исходит от Кеннета.

На берегу, когда тревожно вздыхающая Джослин и причитающие служанки помогают ей наскоро умыться, переодеться в сухое платье и закутаться в теплую шаль, Элспет все не перестает дрожать от холода, впитавшегося в ее кожу, вместе со студеной водой проникшей в тело, завладевшей всем ее существом. Компаньонка пытается уложить ее отдыхать под пуховое одеяло или хотя бы погреться у спешно растопленного камина. Но Лиззи обхватывает руками скрытые под шалью плечи и спешит прочь из душных, но для нее все еще пропитанных морозом покоев. Ей надо разузнать судьбу отца и деда, очутившихся на другом корабле: там, как успела она услышать на пристани, тоже пролилась кровь. К счастью, не ее семьи: в объятиях беспокойного, но решительного отца Лиззи ненадолго согревается и успокоенно выдыхает часть внутреннего холода. Но граф Лонгдола не может все время крутиться вокруг дочери, его зовут государственные дела; он велит Элспет отправить весточку матери, оставшейся дома с простудившимся Джаспером, и уходит. Письмо под диктовку своей леди пишет в итоге Джослин, пока Элспет греет дрожащие руки у огня. Лиззи спешит, сбивается, старается закончить поскорее, чтобы матушка получила ее вести раньше, чем до графства дойдут слухи о трагедии на майском празднике, и чтобы ей не пришлось ни минуты томиться неизвестностью о судьбе своей семьи. Однако Джослин выводит буквы размеренно и неспешно, будто самими их округлыми очертаниями хочет внушить графине спокойствие и утешить ее тревогу, и Элспет, прочитав письмо, кивает одобрительно, неловко подписывает его и кое-как запечатывает сама.

К ужину на щеках ее расцветает лихорадочный румянец, а колотит дрожью ее еще сильнее, сколько бы ни куталась она в шали и не грелась у огня. Ни одного свободного лекаря в городе нет, все заняты пострадавшими с двух кораблей, и отвлекать врачей от обожженных и серьезно раненых пациентов своей возможной простудой Элспет не хочет. За ужином - весьма скромным, не время сейчас для пиров, да и семья собирается не вся (отец и дед прислали записки, что вернутся поздно и ждать их не стоит; Кеннет разыскивает сестру, очутившуюся на другом корабле) - она вяло ковыряется в своей тарелке и рано уходит наверх. Там Джослин отпаивает ее одним из своих целебных настоев (откуда только берет все? неужели весь дорожный сундук забила травами, а не платьями и украшениями?), заставляет съесть несколько ложек бульона, помогает переодеться в ночную рубашку и теплый халат, заворачивает, как малого ребенка, в колючий шерстяной плед и усаживает в кресло около камина.

Дрожь не проходит даже теперь, и Элспет уже не знает, что именно стоит в этом винить: несколько растянувшихся на целую вечность минут в холодном море, попавшую в горло и нос морскую воду, осознание размеров обрушившейся на Литтон катастрофы или укоренившийся в ней страх. Она едва не умерла, наглотавшись жгучей воды, бестолково бултыхая руками и не умея удержаться на поверхности; и если бы не Кеннет, которого она в панике отталкивала... Не от этой ли мысли снова и снова вздрагивает Элспет, не она ли не дает спокойно дышать и радоваться, что хотя бы для нее все обошлось? Обошлось каким-то чудом, милостью сжалившегося над ней супруга. Отвернись он в другую сторону, притворись, что ничего не заметил, оставь ее на милость беспощадных волн - кто винил бы его, кто упрекал? Стал бы вдовцом да нашел свое счастье с какой-нибудь рыжей фридлендкой, а на литтонские земли вовек бы не ступал. Сколько Элспет не думает о его храбром поступке, никак понять не может, зачем же он прыгнул за ней, почему не воспользовался удачным случаем и не избавился от нелюбимой жены.

Она передергивает плечами, еще сильнее кутается в плед, прячась в нем почти с головой, греет пальцы о горячий кубок с целебным отваром. Джослин рядом что-то шьет и тихо напевает, а Элспет незаметно для себя погружается в беспокойный сон, полный рева волн и забивающей горло воды.
Будит ее скрип двери. Кубка в ее руках уже нет, как и Джослин в соседнем кресле; верно, ушла незаметно, оставив свою леди отдыхать. Огонь все еще горит ярко и тепло, но Элспет все равно спросонья щурится, разглядывая фигуру у двери. Кеннет, кто же еще.
- Который час? - Голос ее хриплый то ли после сна, то ли от разгорающейся в груди простуды. - Лорна нашлась? - участливо спрашивает Элспет у хмурого супруга. Вот уж кто точно порадовался бы, сгинь ненавистная литтонка в морской пучине!.. Однако сама литтонка старается не отвечать родственнице взаимностью и отношения поддерживать холодно ровные. Удается, увы, не всегда.

Элспет встает, одной рукой тяжело опираясь на подлокотник кресла, другой придерживая края пледа, оборачивающего ее на манер мантии, и подходит ближе к Кеннету.
- Я не успела поблагодарить тебя за то, что спас меня. Если бы не ты... - она вздрагивает сильнее прежнего, снова в красках представляя свою незавидную участь, продолжает дрожать мельче, сильнее сжимает в кулаке край пледа и так пристально и твердо смотрит на мужа, как будто никакая слабость ее не мучает. - Не думала, что ты бросишься мне на помощь. Побоялся, что не сумеешь сыграть безутешного вдовца?
Она кривит губы, но не в привычной усмешке, а от стыда: хотела ведь искренне поблагодарить, а вышло снова подтрунивание, к которому всегда скатывались их разговоры. Что за беда такая...

Все не так и все не то, с самого декабря тянется цепь ошибок и неверно выбранных слов, и впервые Элспет понимает, что напряженные отношения с мужем могли стоить ей не счастья - призрачного, зыбкого, невозможного, - а даже жизни. Она бесконечно задается вопросом, как поступила бы на его месте, - и даже себе не может дать ответ. И тем более не получается разобраться в его мотивах. Привыкнув разгадывать людей и находить причины их действий, с Кеннетом она вечно теряется, его душа - для нее потемки, морская пучина в худшем ее виде. Непонимание гложет ее, заставляет на мужа взглянуть иначе, искать ответы в его усталых словах, но ничего она не находит, как ни старается.

- Мне уже лучше, - кратко отвечает Элспет, не вдаваясь в пространные объяснения и не показывая слабости больше, чем выдает ее бледный вид и дрожащие руки. От этого "лучше" до настоящего "хорошо" - как пешком отсюда до Сэдлера; на деле же ей все еще плохо, не столько уже от озноба, сколько от теснящихся в голове мыслей и страхов. Прогнать их нечем, острыми когтями они вцепляются в ее разум и раздирают на части, мешают дышать, как будто в нос и горло снова заливается соленая вода, и не дают отвлечься, возвращаясь со звуком доносящегося издали морского прибоя или криком неугомонных чаек. Ей хочется оказаться подальше от моря, найти укрытие не в хлипких стенах гостевого дома, а в каменной твердыне родного замка или в темных коридорах Кинеда - но от одной мысли, что до Дубхдара опять придется добираться по воде, к горлу снова подступает мучительная тошнота, а над головой будто смыкаются сине-зеленые волны, затапливая ее паникой.

- Не спится, - вяло ведет плечом Лиззи; в коконе из пледа движение получается особенно нелепым и неловким, и так же глупо звучат ее слова. Усталость и лихорадка тяжелят ей голову и клонят быстрее к подушке, едва позволяют держать открытыми глаза и замедляют суматошные мысли, но короткая дрема у камина показала уже, что сон - не лечение и не выход, а ловушка, из которой нет спасения. Во сне она снова захлебывается и задыхается, отчаянно барахтается и путается в потяжелевшем платье, сковывающем ее движения, гирей тянущем ее на дно. Она боится, что вырваться из паутины липких снов не получится, что они будут мучить ее по кругу до самого утра, что болезнь прикует ее к постели и не позволит очнуться от кошмаров, а на следующий день усталость не пройдет, а только лишь усилится после беспокойной ночи. Потому не торопится Элспет в кровать, выматывая себя еще больше, предпочитая плену снов ясное сознание.

Благодарность у нее действительно выходит дурацкая, но от замечания мужа и от его смеха не становится легче признать ошибку. Стыд разгорается сильнее, а вместе с ним вспыхивает и злость. Элспет царственно распрямляется, не отпуская обвивающего ее плечи пледа, холодно улыбается и медленно склоняется в самом низком придворном реверансе.
- Нижайше прошу простить меня за дерзость, милорд-муж, и умоляю вас принять искреннюю благодарность за спасение моей ничтожной жизни. Теперь я навеки ваша должница, - с шелковой покорностью проговаривает она, низко склонив голову в наигранном покаянии. Но в вязи галантных слов не звучит ни единого намека на искренность, в отличие от прежних неуклюжих благодарностей, и когда Элспет поднимается обратно, улыбка ее разом становится не смиренной, а устало насмешливой. - Так лучше?

Она суетливо поправляет распахнувшийся от резких движений плед, и именно в этот момент Кеннет ловит ее ладонь и вкладывает в нее браслет, о котором Элспет, признаться честно, успела уже забыть, страшась и борясь за свою жизнь - что по сравнению с этим нити жемчужин с золотой застежкой? Она удивленно качает головой; острый стыд теперь сочетается с настоящим раскаянием.
- Спасибо. Еще раз, - голос ее звучит намного теплее и искреннее; но благодарит она отнюдь не за браслет. Теплее ей кажется вдруг и взгляд Кеннета, и пальцы его, все еще обхватывающее ее запястье. Она на несколько сладостно долгих секунд перестает даже дрожать в затянувшемся ознобе... пока не вздрагивает с новой силой. Тогда Элспет мягко отстраняется, разрывая затянувшееся прикосновение, снова прячет руки под пледом, в кулаке сжимая вновь обретенный подарок. Плечом она прислоняется к каминной полке, боком радостно чувствуя исходящий от пламени жар, опасно тянется к нему: еще чуть ближе - и складки пледа коснутся огня, вспыхнут свечкой, обхватят ее пылкими объятиями. Но Элспет кажется, что даже тогда она не согреется: морской холод и леденеющий в груди ужас слишком близко подступившей гибели никаким теплом из нее сегодня не вытеснить.

- Я не ищу ссоры, и я действительно благодарна. Просто... если бы ты не увидел моего падения или если бы не нашел меня в воде... даже если бы плыл чуть медленнее и не успел вовремя, я пропала бы, не выбралась. А ты был бы свободен и никто бы тебя не упрекнул. Какой удобный случай упал тебе в руки - и ты им не воспользовался, - хмурится Элспет. И сама же себя одергивает: звучат ее слова так, как будто она упрекает Кеннета и уговаривает его в следующий раз постоять в сторонке, а не спасать ее. - А впрочем, забудь, - тут же отмахивается она. - Ложись спать. Я не буду мешать: пойду вниз, напишу подробнее матушке.

Элспет качает головой: сердиться долго и серьезно у нее не выходит, то ли просто сил после безумного дня не осталось, то ли притерпелась уже к мужниным подразниваниям и шутливым уколам и повода для обиды в них не ищет. И самой кривляться, изображая чинную и чопорную леди, становится с каждой минутой все сложнее. С трудом, но хотя бы самой себе Элспет признается, что хотя бы в том повезло ей с мужем, что не нужны ему лишние церемонии и напыщенные фразы, что можно не сдерживать рвущиеся с языка колкости и не скрывать раздражение и усталость, что нет нужды быть идеальной и можно быть живой.
А еще он прав: праздник превратился в настоящий кошмар, и совершенно непонятно, кого в том стоит винить. Про фридлендцев Элспет сказать ничего не может, вспоминая первые свои дни в Кинеде и повторную свадьбу, подарившую ей несколько незабываемых минут смятения и ужаса. Но в Литтоне она такого не ждала, на кораблях единственной опасностью считала морскую болезнь, запахи еды, вызывающие приступы тошноты, и обилие вина, мутнящего головы расслабившихся лордов.

- Такое впервые случилось. При покойном короле праздники были, возможно, чуть менее пышными, но куда более спокойными, - с грустью замечает Элспет, даже в уединении и в ночной тиши не решаясь напрямую обвинить нового короля в том, что ради увеселений и роскоши он позабыл про безопасность и едва не лишился самых знатных и важных своих подданных. - Но о них ты сказал бы, что они совсем скучные, то ли дело островные! - устало смеется она. На мечах никто не плясал, топориками не жонглировал, через костер не прыгал - сплошное уныние, никаких развлечений, на которые так богаты были выдумщики-фридлендцы.

Кеннет снова ловит ее за руку, притягивает ближе - Элспет ласки от него не ждет, идет неохотно, на колени к нему едва не падает, запнувшись об плед, и сидит поначалу, неестественно выпрямленная, напряженная, неловкая. Нежность и забота на людях ей понятны и привычны, как часть необходимого для мирной жизни спектакля; наедине те же жесты неожиданны и необъяснимы. Но Элспет покривила бы душой, если бы назвала их неприятными и оскорбленно попыталась отстраниться. Кеннет согревает ее куда лучше, чем все халаты, одеяла и камины; он сам почти пышет жаром, и Элспет расслабляется, разморяется, опускает плечи, прислоняется и прижимается к мужу. Браслет выпадает из ослабевшей ладони, по складкам халата и ночной рубашки скатывается на пол - она даже не замечает, наслаждаясь теплом, охватившим руки.

- Не замечала в тебе прежде такой богобоязненности, муж мой, - как по заказу ехидничает Элспет. - Смотри, передам ведь твои слова о скуке сестрам - они покажут тебе, кто умеет по-настоящему ярко и бурно ругаться. Мастерству фридлендок мне еще учиться и учиться. - Еще немного - и ладони ее от умелых мужниных растираний запылают, от озноба резко перейдя к жару, но тепло наконец по венам бежит выше и дальше, дрожь понемногу унимается, перестает колотить ее засевшим внутри холодом и испугом. Элспет все больше расслабляется и оседает, как уставший ребенок утыкается лбом в изгиб между шеей и плечом Кеннета, лицо прячет у него на груди и слова теперь бормочет куда-то в его рубашку.
- Лучше бы уехать отсюда поскорее и рассказать все матушке лично, а не пугать ее длинным письмом. Сэдлер ведь нам почти по пути? - Внезапная мысль о скором возвращении домой - нет, не в отцовский замок, в объятия перепуганной слухами графини, а на Дубхдар - вновь наполняет ее сердце страхом и проносится по телу новой волной морозного озноба. Она облизывает враз пересохшие губы, прежде чем продолжить: - Когда... когда ты хочешь вернуться в Кинед? - От одного только понимания, что вскоре снова придется ступить на борт корабля и перенести еще одно морское путешествие, ее мутит и колотит дрожью. Что же будет, когда настанет назначенный для отплытия день... Будь у нее такая возможность, Элспет никогда больше не приближалась бы к морю, но дом ее теперь отделен водной преградой, и нет иного способа ее преодолеть.